Неточные совпадения
В ту же ночь
в бригадировом
доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить
в самом начале. Сгорел только архив,
в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение
в поджоге, и пало оно не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда.
Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
После праздника все эти
преступники оказывались или мелкими воришками, или просто бродяжками из московских мещан и ремесленников, которых по удостоверении личности отпускали по
домам, и они расходились, справив сытно праздник за счет «благодетелей», ожидавших горячих молитв за свои души от этих «несчастненьких, ввергнутых
в узилища слугами антихриста».
В шестидесятых годах он разрешал всех арестованных, даже
в секретных камерах при полицейских
домах, то есть политических
преступников, водить
в баню
в сопровождении «мушкетеров» (безоружных служителей при полицейских
домах).
В 1838 году этот
дом был куплен государственным
преступником Матвеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом.
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика было одно только запирательство; но как его было уличить:
преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против богача ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам
дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти
в уездный город,
в острог.
В 1881 году я служил
в театре А.А. Бренко. Мой старый товарищ и друг, актер
В.Н. Андреев-Бурлак, с которым мы тогда жили вдвоем
в квартирке, при театре на Тверской,
в доме Малкиеля, напечатал тогда
в «Русской мысли» прекрасный рассказ «За отца»,
в котором был описан побег из крепости политического
преступника.
На днях издатель «Записок из Мертвого
дома» получил уведомление из Сибири, что
преступник был действительно прав и десять лет страдал
в каторжной работе напрасно; что невинность его обнаружена по суду, официально. Что настоящие
преступники нашлись и сознались и что несчастный уже освобожден из острога. Издатель никак не может сомневаться
в достоверности этого известия…
— Знали ли вы, что
в этом
доме живет
преступник Рудин? что Корренти ехал именно к нему, чтоб условиться насчет плана всесветной революции?
Но судьба мне послала человека, который случайно открыл мне, что ты воспитываешься у Палицына, что он богат, доволен, счастлив — это меня взорвало!.. я не хотел чтоб он был счастлив — и не будет отныне;
в этот
дом я принес с собою моего демона; его дыхание чума для счастливцев, чума… сестра, ты мне простишь… о! я
преступник… вижу, и тобой завладел этот злой дух, и
в тебе поселилась эта болезнь, которая портит жизнь и поддерживает ее.
Ты отгадал. Знавал ли прежде
Ты дона Алвареца, у него
Воспитывался юноша Фернандо…
Он еретик! он верит Лютеру,
И чтит его!.. сегодня он убил
Дочь Алвареца
в доме у меня.
Я спас ее от хищников, но, боже!
Не мог спасти от острого кинжала!
Его сыскать нам надо и вести
На казнь
преступника двойного!
Он труп несчастной девушки
Понес с собой!.. да! я его найду,
Я по следам его пойду кровавым,
И жизнию заплотит он…
Может быть заметят и то, что до сегодня я почти ни разу не заговаривал печатно о моей жизни
в каторге; «Записки же из Мертвого
дома» написал пятнадцать лет назад, от лица вымышленного, от
преступника, будто бы убившего свою жену.
А этот эгоист, между тем, спас его от смерти, приютил у себя
в доме, не выдал как гнусного
преступника, каким он, Хрущев, сознавал самого себя.
Кроме того,
в доме Зееманов перед москвичом Хрущевым открылся другой мир: мир отвлеченных идей, социальных и государственных проектов, долженствовавших, якобы, облагодетельствовать Россию, поставить ее на равную ступень с государствами Западной Европы
в государственном отношении. Чад этих громких фраз отуманил молодого корнета, как отуманил многих, мнивших себя благодетелями своей родины и превратившихся вскоре
в гнусных
преступников…
«Скудельни» или «убогие
дома» исстари существовали
в Москве. Назначение этих
домов, заведенных
в подражание иерусалимскому скудельничьему селу, состояло
в том, что
в них хранили тела людей, погибших насильственной смертью, и тела
преступников.
Фурманщики, или мортусы, уже были не
в состоянии перевозить всех больных
в чумные больницы, которых было
в Москве несколько. Первая из них была устроена за заставой,
в Николо-Угрешском монастыре. Большая часть из мортусов сами умерли, и пришлось набирать их из каторжников и
преступников, приговоренных к смертной казни. Для них строили особые
дома и дали им особых лошадей. Они почти одни и хозяйничали
в как бы вымершем, да и на самом деле наполовину вымершем городе.
«Несчастный Егор, — думал Гладких, возвращаясь
в высокий
дом. — Тебя все считают
преступником, зверем, ты неповинно несешь бесчестие и позор за другого, но знай, что этот другой будет наказан горше твоего судом Божьим. Бог видит, Егор, твое благородное сердце, и Он укрепит тебя за твою решимость отплатить за добро добром твоему благодетелю. Он спас тебе жизнь, ты делаешь более, ты спасешь его честь».
— Да, да, — рассеянно сказал князь Андрей. — Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, — начал он опять, — я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой
дом и идут разорить Москву, оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они
преступники все по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали
в Тильзите.
Пьера с другими
преступниками привели на правую сторону Девичьего поля недалеко от монастыря, к большому белому
дому с огромным садом. Это был
дом князя Щербатова,
в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и
в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.